Л. Бабушкин   ЗАЧЕМ ПРЕКРАСНОЕ ПРЕКРАСНО?    Оглавление

Глава 2


ИГРА И ЖИЗНЬ

(Объективная основа игры и красоты)

  „Шахматы — игра для философов"

Пауль Морфи

   Выдающийся гроссмейстер, снискавший репутацию тонкого эстета, Арон Нимцович утверждал, что в шахматах “ прекрасно все то, что в какой-нибудь мере увязывает пестроту событий на шахматной доске с законами природы”  (А. Нимцович, Моя система на практике, М., 1930, стр. 225)
   Не трудно заметить, что это высказывание Нимцовича входит в противоречие с общепризнанными представлениями о том, что эстетическое чувство основывается на парадоксальности. Однако Нимцович в сущности был прав, хотя и выразил свою мысль, может быть, излишне категорично.
    Парадоксальность – это отнюдь не единственный атрибут красоты, ей присущи и другие, не менее существенные свойства, ограничивающие роль чувства удивления в создании эстетического впечатления. Красота внутренне противоречива, и необычность всего прекрасного отнюдь не исключает того, что красота шахмат основывается на внутренних объективных законах игры, “увязанных” –  по выражению Нимцовича  - с объективными закономерностями реальной жизни.
   Ведь парадоксальность, взятая сама по себе, осознается как таковая только тогда, когда у человека есть представление о должном и правильном. Мы привыкли говорить, что нет правил без исключений, но и исключений не может быть без правил. И если мы утверждаем, что всему прекрасному присущ момент отрицания, то это прежде всего означает, что в создании эстетического впечатления участвует не только то неожиданное, что фактически происходит, но и то ожидаемое, “должное” и правильное, что этим происходящим замещается и отрицается.
   Так, например, чтобы по достоинству оценить красоту комбинации с жертвой фигуры, надо, по меньшей мере, хорошо осознавать, что игра без фигуры в подавляющем большинстве случаев безнадежна. Комбинация с жертвой фигуры – это самое яркое и доступное проявление красоты в шахматах; но красивы не только материальные жертвы. Красивый и объективно сильнейший ход может быть связан с пожертвованием открытой линией, пространством, надежным прикрытием короля и т.д. и т.п. Отсюда следует: чтобы оценить необычное надо знать закономерность обычного. И чем лучше и глубже человек знаком с объективными закономерностями шахматной борьбы, тем больше доступна ему и эстетика игры.
    А. Нимцович, связав прекрасное в шахматах с законами природы, затронул одну очень давнюю и сложную проблему, которую я бы назвал проблемой объективности шахматной игры. Под объективностью шахмат я как раз таки и подразумеваю их связь, единство и общность с реальным, подчиненным объективным закономерностям, миром. Речь, таким образом, идет о самой сущности игры.
    Что такое шахматы? Сфера свободной фантазии и чистой мысли, вырвавшейся из-под гнета необходимости, или некое воспроизведение и продолжение реальной жизни, т. е. «модель», словно бы и созданная для умножения жизненного опыта и знаний? Приблизительно так можно сформулировать проблему объективности игры, – проблему, которую в разговоре об эстетике шахмат просто невозможно обойти.
    У эстетики А. Нимцовича были (и есть ) свои сторонники. Так, например, автор широко известных в свое время шахматных учебников, мастер Петр Романовский в 1954 году писал: “Истинная красота шахмат, этого, казалось, сугубо условного мира мысли, состоит в их реалистичности, в глубокой приближенности к жизни” (П. Романовский Избранные партии, М., 1954, стр. 40)

  "  Каждая шахматная партия представляет собой совершенную миниатюру жизни. Разве шахматная борьба не объемлет почти всего, что необходимо в подлинной жизни; предприимчивость, осмотрительность, смелость, выдержку, волю, честолюбие, знание? Ведь если относиться к шахматной игре с должной, истинной серьезностью, можно вновь и вновь испытывать подъемы и спуски успеха; играя в шахматы, можно вести подобие жизненной борьбы, пусть в весьма уменьшенном масштабе, но столь же сложное, верное своему образцу, готовить себя к такой борьбе."
 М.  Видмар  (Цит. по Романов И. Золотые шахматные времена «64-ШО», №10, 1982)

    Однако надо признать, что для большинства рационально мыслящих людей шахматы – это все-таки, “условная схема”, форма состязания умов в чисто абстрактном мышлении, весьма далёком от жизненной практики. Довольно характерным, поэтому, представляется мнение П. Исаева, который в статье “Шахматы прекрасны сами по себе” (!) пишет: “...Никакого отношения к науке и искусству шахматы не имеют... Шахматы даже отдаленно не отражают существующую действительность. Шахматы - это только игра, интеллектуальное спортивное соперничество, соревнование” (Исаев Петр "Шахматы прекрасны сами по себе". «64-ШО», №21, 1989г.)
   Игра “прекрасная сама по себе” напоминает нежизнеспособную “Игру в бисер” из одноименного романа Германа Гессе. О бесперспективности игры, лишенной животворных связей с реальностью, писал и петербургский журналист и шахматист Борис Демчинский: ”На веки-вечные обречены они (шахматы) пребывать в области фантазии и в этом смысле они несут на себе печать трагедии.” (Б. Демчинский Трагедия чистой мысли, Ленинград, 1924)


   Раз и навсегда решить проблему объективности шахмат пытался М. Ботвинник. В 1960-м году он опубликовал статью, в которой доказывал, что шахматы являются искусством. Будучи сторонником материалистической философии и реалистического направления в искусстве (ничего другого советский шахматный автор и не мог себе позволить), Ботвинник исходил из того, что “искусство – одна из форм общественного сознания, отображающая действительность в художественных образах, средство познания и изменения жизни” Поэтому первым делом надо было убедить читателей, что шахматы отображают реальность. Но здесь-то перед автором и возникла проблема:
   “Кто не знает, что шахматы всего лишь условная схема? Как же условная схема может быть связана с реальностью ? Некоторые утверждают, что шахматы являются "действительностью", поскольку они изобретены людьми и не могут не отражать коллективного опыта людей, но это доказательство не может быть принято. Кем бы условная схема ни была изобретена, что бы она ни отражала, она остается всего лишь условной схемой!” (Ботвинник М. " Искусство ли шахматы? " В кн. Ботвинник М. Матч-реванш Смыслов-Ботвинник 1958 , М., 1960 )
   Казалось бы все ясно: “условная схема” искусством быть не может. Однако Ботвинник находит парадоксальный “ход ”, который – при всем уважении к великому шахматисту – иначе как логическим казусом я назвать не могу: “Какую же реальность отражает шахматная партия ? На мой взгляд, шахматы отображают творческую, логическую сторону мышления людей (а работа мозга человека, безусловно, является реальностью!)” (там же).
   Но не напоминает ли такая “реальность” улыбку Чеширского Кота, которая, как известно из сказки Кэрролла, могла парить в воздухе сама по себе, независимо от самого Кота ? Ошибка, которую, на мой взгляд, допустил Ботвинник, весьма характерна: мышление представляется как некая самостоятельная сущность, отделенная от бытия. Однако нет и не может быть мышления, не мыслящего ничего, кроме самого себя. И невозможно отображать мышление, не отражая при этом и закономерностей бытия.
   Можно заметить, что не только М. Ботвинник искал аргументы в пользу того, чтобы шахматы можно было признать искусством. Есть и сторонники того мнения, что шахматы, особенно в их современном, чрезвычайно развитом состоянии, - это наука. Но по моему убеждению, стремление “прописать” шахматную игру по какому-нибудь другому ведомству культуры совершенно не оправдано. Шахматы – это Игра! А когда говорят, что шахматы – это “только” игра, то этим пренебрежительным “ только ” принижают не шахматы, а игру. (Если игра - это "только игра", то искусство - "только искусство", а жизнь - "всего лишь жизнь") В жизни людей игра не менее значима, чем наука или искусство. Тем более, что эти три формы культуры – наука, искусство, игра – взаимно проникают друг в друга и четких граней между ними провести невозможно. Нельзя забывать и о роли спортивного соперничества в шахматах, без чего они никак не могли бы обойтись. Другое дело, что понять и объяснить сущность игры чрезвычайно сложно, и как однажды остроумно заметил Эйнштейн: строение атома – это детская игра, - по сравнению с детской игрой! Лучше, пожалуй, и не скажешь.

    Существенную роль в осмыслении шахмат сыграл Эммануил Ласкер. Великий шахматист, потративший немало сил на создание философской теории игр, видел в шахматах чистую, унифицированную форму борьбы, воспроизводящую разрешение разнообразных конфликтов реальной жизни.
   “Всякого рода бои отличаются лишь внешне. Правящие ими законы - всегда одинаковы. В этом смысле войной считается конкуренция, погоня за правдой, красотой или счастьем; все эти виды боев похожи друг на друга и одновременно - на шахматную игру... Шахматы учат нас, как могла бы сложится наша жизнь при равных возможностях и без случайностей. В этом смысле они являются отображением жизни. “ (Эм. Ласкер Философия королевской игры Цит. по кн. Е.Гижицкий С шахматами через века и страны Варшава 1964 Стр. 144)
   Причина, почему шахматы оказывают эстетическое воздействие на зрителя, заключается, согласно Ласкеру, в том, что, драмы, разыгрывающиеся на шахматной доске, ассоциируются с жизнью людей. “…Шахматист под влиянием хорошей игры начинает чувствовать мнимые переживания шахматных фигур” (Эм. Ласкер Учебник шахматной игры, М., 1937, стр. 258)
   “Партия двух маэстро - драма без слов. Действующие лица - шахматные фигуры. Они играют без жестов. Их средства выражения - одни понятия. В этой драме применимы все правила искусства; единство, последовательность и справедливость должны царить, чтобы партия нравилась”. (Ласкер о психологии шахмат. Шахматы в СССР №10,1974г.)
   Ласкер одним из первых заговорил о необходимости объединения усилий ученых и шахматистов, чтобы “поставить на службу жизненной практике опыт всех игр, основанных на принципах борьбы” (Эм. Ласкер Учебник шахматной игры, М., 1937, стр 325)    Долгие годы Ласкер пропагандировал учение Вильгельма Стейница о позиционной игре.

  Стержневую идею шахматной теории Стейница можно сформулировать так: игра должна строится на объективных основаниях. Большие шансы на успех имеет шахматист, подчиняющий свои действия на шахматной доске определенным принципам и законам, соотнесенным с некоторыми характерными признаками позиции. Стейниц назвал такие признаки: перевес в развитии, захват центра, владение открытыми линиями, пешечное превосходство на ферзевом фланге и т. д. Один из основных принципов первого чемпиона мира гласил: имеющий преимущество должен атаковать под угрозой потери этого преимущества! Свою теорию Стейниц вывел из анализа партий Пауля Морфи, но прежде всего, из своей собственной практики - благодаря позиционной игре ему удавалось побеждать более талантливых, быть может, чем он противников.

    Ласкер считал, что Стейниц создал универсальный метод, применимый не только к шахматам и призванный сыграть важную роль в создании общей теории борьбы. Выступаю с лекцией перед шахматистами Ленинграда в 1924 году, Ласкер говорил:
   “Историческая миссия шахмат заключается на мой взгляд в том, чтобы: 1) влиться в новую плодотворную теорию борьбы и 2) сделать эту теорию понятной для широких масс населения, после чего шахматы смогут спокойно умереть. Когда-нибудь, когда шахматы уже будут похоронены, мы сможем на нагробном памятнике прочитать следующие слова: "Шахматная игра облегчила нам жизненную борьбу" (Эм. Ласкер, О смысле шахматной игры. Шахматный листок, №4,1924
   Пафос выступлений Ласкера “укреплял в вере” его сторонников и, может быть, в какой-то мере способствовал признанию шахмат в качестве общественно полезного занятия. Но не более того – ведь не каждого любящего шахматы человека вдохновляет перспектива ускорить их гибель, даже ради того, чтобы прочитать на их надгробии “красивые и гордые” слова об общественной пользе. И те, кто считал , что игра – это “только” игра, остались при своем мнении.
    Видимо, иначе и быть не могло. Шахматы, будучи занятием объективно полезным, привлекательны (как и всякая игра) именно своей видимой (кажущейся) бесполезностью. То есть тем, что в игре человек полностью освобождается от заботы о пользе. Игра, отягощенная соображениями о полезности, просто перестает быть игрой.
   Объективная сущность игры реализуется по большей части “субъективными” средствами: человек (не говоря уже о животном) играет не потому что это полезно, а потому что игра доставляет ему удовольствие! Подобное опосредование объективной необходимости, видимо, присуще в большей или в меньшей степени всем формам культуры. Формула субъективации: делаю не потому что нужно (полезно), а потому что нравится (интересно, приносит радость, доставляет эстетическое удовлетворение) – во многом универсальна.

    Восприимчивость к красоте наделяет людей и даже некоторые виды животных удивительной способностью жертвовать сиюминутными и шкурными интересами ради творчества.
 “ Д. Моррис в книге под названием «Биология искусства» (Morris D)., 1962), посвященной картинам, нарисованным обезьянами, пришел к некоторым небезынтересным выводам. Были получены рисунки и картины от двадцати трех шимпанзе, двух горилл, трех орангутангов и четырех капуцинов. Обезьянам предоставлялся столик с листом бумаги, набор различных красок и кистей, и они могли делать, что им вздумается. Несмотря на значительные различия в степени приверженности к «выделыванию» рисунков, в большинстве случаев они обрабатывали бумагу красками довольно усердно и очень продуктивно, «выдавая» по нескольку картин за часовой сеанс.... Однако, не получая никакого вознаграждения за свои произведения, обезьяны занимались своими картинами чрезвычайно интенсивно, в особенности два шимпанзе (один из них, Конго, научился даже рисовать серии правильных овалов). При этом они предпочитали изготовление рисунков пище и озлоблялись, если им начинали мешать, так что автор назвал эту их направленную активность «самовознаграждающей», или «активностью ради самой активности» <…> .
   Моррис утверждает, что самовознаграждающая активность абсолютно необходима, иначе эстетическая ценность пострадает, и в подтверждение приводит наблюдение, которое лучше изложить его собственными словами: «Для того, чтобы проверить значение этого принципа, одного из шимпанзе однажды стали подкупать пищей, чтобы заставить побольше рисовать. Результат опыта оказался весьма информативным. Обезьяна быстро научилась связывать рисование с получением награды, но как только эта связь была установлена, животное стало все меньше и меньше интересоваться рисуемыми мазками. Достаточно было какой-нибудь мазни, и затем сразу протягивалась рука за подачкой. Внимание и тщательность, которые прежде животное уделяло дизайну, ритму, равновесию и композиции, исчезли, и появился на свет божий самый худший вид коммерческого искусства!»”
(В.П. Эфроимсон Генетика этики и эстетики, "Талисман", 1995, стр 114-115)
 

    Известно, что серьезные профессиональные занятия искусством или наукой требуют от человека огромного напряжения сил. И можно утверждать, что рациональное осознание объективной (общественной) значимости этих дел (равно как и общественное признание и материальное стимулирование) само по себе не является ни достаточным ни необходимым стимулом (мотивом) для их совершения. Только идеальные побудительные силы, к коим в первую очередь относится эстетическая привлекательность художественного и научного творчества действительно необходимы, только они делают тяжелый труд художников и ученых – а значит и само существование науки и искусства – возможным. Более того, как писал Гегель: ” Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов, их характеров и способностей и при том таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы и лишь они играют главную роль. <…> Ничто не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью... то мы должны сказать, что ничто великое в мире не совершилось без страсти” (Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. I --XIV. М.--Л., М., 1932—1959, том 8, стр23)
  Необходимо подчеркнуть: признание огромной роли и необходимости идеальных побудительных сил, - или страстей, по определению Гегеля - во всем значительном, что совершается людьми отнюдь не означает отрицания объективной основы человеческой деятельности. Речь идет только о субъективации объективной необходимости, как способе (форме, механизме) ее реализации. Гегель называл это явление “хитростью мирового разума”. Он писал: ”Бог дает людям действовать, как им угодно, не стесняет игру их страстей и интересов, а получается из этого осуществление его целей, которые всецело отличны от целей, руководивших теми, которыми он пользуется”. ( Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. I --XIV. М.--Л., М., 1932—1959 Том 1, стр. 318-319 )

   Ту же, по существу, мысль, но применительно к экономической стороне жизни, и на несколько десятилетий раньше Гегеля высказал Адам Смит.
 "  Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное применение капиталу, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду свою собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества. Но когда он принимает во внимание свою собственную выгоду, это естественно или, точнее, неизбежно, приводит его к предпочтению того занятия, которое наиболее выгодно обществу... Он преследует собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения. "
( Адам Смит, Исследования о природе и причинах богатства народов,
ОГИЗ, Москва, 1935 г., том II, стр. 30, 32.)

   Споры сторонников и противников идей “игры для игры”, равно как и “поэзии для поэзии”, “искусства для искусства”, “науки для науки”… ведутся очень давно и продолжаются по сей день. Источник данного конфликта следует искать, видимо, во внутренней противоречивости самих этих форм культуры, в их нацеленности на будущее. К. Чуковский в споре о литературе однажды заметил: “Литература абсолютна! Нельзя делать ее служанкой тех или других человеческих потребностей. Нужно служить ей, обожать ее, жертвовать ради нее здоровьем, счастьем… Всякая общественная полезность полезнее, если она совершается при личном ощущении ее бесполезности... Мы должны признать все эти комплексы идей: искусство для искусства, патриотизм для патриотизма, любовь для любви, наука для науки - необходимыми иллюзиями современной культуры, разрушать которые не то что не должно, а прямо-таки невозможно ! “ (Цит. по А. Гангнус " На руинах позитивной эстетики" Новый мир, № 9, 1988 г. )
  “Общественная полезность полезнее, если она совершается при личном ощущении ее бесполезности” – к игре это относится в первую очередь. Игра – это не просто одна из форм культуры, а бесспорно древнейшая ее форма, возникшая, как это ни парадоксально, раньше самого homo sapiens . Ведь играют и животные. Поэтому игра изначально просто не могла и теперь не может, оставаясь игрой, опираться на рациональный фундамент. Истинная игра не преследует внешних, лежащих за ее пределами “серьезных ” целей. Так очень многим шахматистам – возможно, даже большинству из них – красота шахмат и само по себе удовольствие от игры представляются совершенно самодостаточными. К поискам смысла и сущности игры вне самой игры они относятся как к совсем не нужному мудрствованию. “Я не могу понять, почему существует такое горячее желание найти в шахматной партии нечто более утонченное, чем она в состоянии дать – писал А. Алехин - Я полагаю, что подлинная красота, которой обладают шахматы, более чем достаточна для удовлетворения все мыслимых требований” ( В. Панов "300 избранных партий Алехина с его собственными примечаниями" М., 1954, стр. 175)
   Игра, как и красота, - “целесообразна без цели”. Игра всегда работает на “завтра” и просто не может быть полезной “сегодня” И поэтому отрицание объективной значимости игры есть зачастую не более чем естественная защитная реакция на атаки прагматизма.

   "...Никто не оспаривает у Данте права бродить по вымышленному им аду... Шахматы скитаются по своему царству, попадая все в новые и новые круги, и не желают они считаться с пользой, потому что избрали себе они свою фантазию и в ней творят свою пластику, свои поэмы, свои математические законы".
(Б. Демчинский Трагедия чистой мысли, Ленинград, 1924)

   Мы привыкли думать, что поведение животного и поведение человека разделяет пропасть.    "Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, а пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека…" (К. Маркс «Капитал» М., Изд-во «Политическая литература», 1978, т. 1, стр.188–189). Однако не во всякой целесообразной деятельности человека присутствуют адекватные результатам цели, предвосхищение результата не всегда возможно и необходимо. И когда человек “не знает, что творит” – это не всегда плохо, потому что таково всякое человеческое творчество. Творчество потому и творчество, что в его результате открывается или создается нечто новое, ранее не бывшее и потому заранее неизвестное.
   Такова и стихия игры. Реальная ценность игры порождается ее связями с реальной жизнью. Но для человека, погруженного в игру эти связи уходят на периферию сознания. В восприятии игровой ситуации самим играющим – как и в восприятии всего эстетического – на первый план выходит нетривиальность, “не-обыденность” происходящего. Может быть это и делает игру привлекательной “самой по себе”.
   Игра не просто воспроизводит, но творчески реконструирует опыт жизни; она идеализирует реальность, представляет ее более желанной, чем действительной. Реальность, которая отражается в игре (как, впрочем, и в искусстве) – это совсем не та повседневность, от которой отгораживается игра и в которую возвращается человек, как только кончает играть.

И если сердце съедено тоской,
И если в нем не заживает рана, -
Склонись скорей над шахматной доской:
Здесь тот же мир, но только без обмана.

И если ты, замученный борьбой,
День ото дня томишься безысходней, -
Склонись скорей над шахматной доской:
И здесь борьба, но только благородней.

(Нина Подгоричани “Над шахматной доской”, 1923 год)

    Хейзинга писал: “Игра обособляется от "обыденной" жизни местом действия и продолжительностью… Арена цирка, игральный стол, волшебный круг, храм, сцена, экран синематографа, судное место - все они по форме и функции суть игровые пространства, то есть отчужденная земля, обособленные, выгороженные, освященные территории, на которых имеют силу особенные, собственные правила. Это как бы временные миры внутри обычного, созданные для выполнения замкнутого в себе действия.… В несовершенном мире и сумбурной жизни она <игра> создает временное, ограниченное совершенство “ (Хейзинга Й. «Homo ludens в тени завтрашнего дня», М.,1992, стр. 20-21).
    Играющий ищет и находит в игре прежде всего непохожесть на свою обыденную и привычную повседневную жизнь. Детям нравятся игры “во взрослых”, потому что детских обязанностей и проблем в этих играх нет. Игра по обязанности или из “чувства долга” (даже по отношению к самому себе) – это уже не игра. Цели игры условны и реальность ее ненавязчива: всегда можно переменить игру или прекратить ее вовсе. Ошибка в жизни может оказаться трагической и непоправимой, но жизнь дается только раз, а игру можно начать заново.
   Реалии и обязанности текущей жизни настолько давят на человека, что освобождение от них в игре играющий склонен воспринимать как освобождение от законов реальной действительности.
   Шахматы – одна из самых рациональных игр, но и шахматисты в большинстве своем не видят, не признают, или просто не придают значения связи шахмат с реальной жизненной практикой. Однако едва ли кто-нибудь из опытных игроков станет оспаривать тот факт, что борьбе на шахматной доске присущи внутренние и независимые от вкусов и пристрастий игроков закономерности. В шахматах главенствуют истины, а не произвол. Можно спорить о том, насколько имманентные истины шахмат связаны с законами реального мира, но то, что такие истины в шахматах существуют – сомнению не подлежит. Эм. Ласкер писал: “ Мастер шахматной игры, сидящий за доской в борьбе с противником, нуждается в здравом смысле… Здравый смысл обращается к действительности… Действительность в шахматах открывается анализом, критически взвешивающим положение, проникающим в его глубины и, наконец, дающим твердое доказательство. В этом положении игра - ничья, в том - у белых преимущество, этот конец выигран, та жертва нездорова: такие факты направляют здравый смысл. Из их внутренней переработки вытекает здоровое понимание позиции” (Эм. Ласкер Здравый смысл в шахматах, М., 1925 г., стр. 5-6).
   Иногда кажется, что шахматы – это островок свободы среди “моря житейских забот”; есть простые, доступные даже ребенку правила : пешки ходят прямо а бьют наискосок…, а далее открывается полный простор для фантазии и свободной от “земного притяжения” мысли. В шахматах свое пространство и свое время, и человек в шахматах - Бог… Но так ли? Ведь на деле “абсолютно свободное” творчество порождает объективные законы борьбы – новые, не данные изначально правила игры, - которым сам их “творец” должен будет подчиняться.
И Боги играют по правилам!

   Чтобы побеждать в шахматах, надо подчиняться их законом – это эмпирический факт. Но вот вопрос: если шахматы - -«придуманная» людьми «условная схема» и чистая абстракция, то откуда же взялись в них объективные законы? И если люди создали шахматы, чтобы хотя бы в игре освободиться от гнета жизненных обстоятельств, то как получилось, что и за шахматной доской они оказались не свободны?
  Эволюция шахмат напоминает гегелевское саморазвитие и самопознание «абсолютного духа». Но по Гегелю такое развитие означает не постепенную утрату свободы, а напротив, «прогресс духа в осознании свободы». Гегель писал: "...если человек не хочет погибнуть, то он должен признать, что мир существует самостоятельно и в основном закончен. Он должен принять условия, поставленные ему этим миром, и от их неподатливости отвоевать то, что он хочет иметь для себя самого. Но человек обыкновенно считает, что только нужда заставляет его приспособляться к этому миру. В действительности же это единство с миром должно быть познано не как вынужденное отношение, но как отношение разумное" (Гегель Энциклопедия философских наук, т 3., М., 1997, стр 8)
   Если бы связь шахмат с объективными законами бытия была осознана как необходимая и плодотворная, то многое в шахматах стало бы понятнее. Кто более свободен за шахматной доской: начинающий игрок, свобода выбора которого ограничена лишь формальными правилами игры, или гроссмейстер, «вынужденный» во всякой позиции искать среди немногих, приемлемых для него продолжений, единственный, объективно сильнейший ход? Ответ зависит от того, как мы понимаем свободу. По-моему, чем больше человек знает и умеет, и чем более его действия согласуются с сущностью вещей, тем он свободнее. Свобода выражается в свободной реализации необходимости. “Свобода —это прежде всего свобода от рабской зависимости человека от внешних обстоятельств, но не вообще от них, а от ближайших, от частных и случайных. И, наоборот, зависимость от универсальной связи вещей, - действование в согласии с ними, с нею. Как познанная универсальная необходимость” (Ильенков Э. Свобода воли (К разговору о Фихте и "свободе воли") Вопросы философии,1990г., №2). И если не впадать в заблуждение, что свобода и красота обретаются в уходе от реальности и что игра возникает из “ничего” и держится на “чистой” фантазии, то ответить на вопрос: откуда взялись в шахматах объективные законы? — будет не так уж сложно.

   Ответ в том, что шахматисты сами – но отнюдь не произвольно – творят эти законы и в то же время познают их. Этот процесс детерминирован правилами игры и стремлением каждого игрока к победе. По моему мнению, шахматы надо рассматривать как саморазвивающуюся систему, подчиненную закону нарастания упорядоченности. Иначе говоря, шахматы принадлежат к числу самоорганизующихся систем, восходящих от меньшей внутренней упорядоченности к большей. Уже формальные правила игры устанавливают определенный уровень организованности движения фигур на шахматной доске. Повышение этого уровня в результате исторического совершенствования игры как раз и выражается в возникновении и совершенствовании “надличных” законов шахматной борьбы, о которых мы говорим. Эти законы как бы дополняют и продолжают формальные правила современных шахмат, которые, кстати сказать, тоже возникли не одномоментно, но вследствие длительной эволюции игры. Подобно тому, как человек получил в наследство от природы способность к творчеству и самосовершенствованию (потому что творчество природы воспроизвело и продолжило себя в человеке), так, вероятно, и шахматы обрели возможность развиваться и совершенствоваться “в себе” и “для себя”, потому что стали одной из высших ступеней в эволюции игр.
   Давно замечено, что для овладения шахматным мастерством необходимо повторить в личном опыте основные этапы исторического развития шахмат. В первых своих партиях шахматист делает ходы достаточно произвольно и поэтому в игре начинающих игроков на шахматной доске творится хаос. Такая игра, действительно, абстрактна, потому что игрок, не имеющий опыта в новой для себя предметной области, еще не может мыслить конкретно – то есть мыслить по существу.
  Первые шаги к совершенствованию – это овладение так называемыми общими принципами игры: стремление к перевесу в развитии и пространстве, обеспечение безопасности короля в начале и середине игры и так далее. Но и эти принципы, хотя и вносят известную упорядоченность и гармонию в игру, основываются более на видимости, чем на сущности: далеко не всякий ход, внешне соответствующий какому-нибудь из этих принципов, оказывается правильным. И поэтому условием дальнейшего совершенствования становится конкретизация знаний и мышления шахматиста. И все историческое развитие шахмат, равно как и процесс овладения шахматным мастерством в личном опыте, есть постепенное восхождение от абстрактного к конкретному. То есть, постижение шахматных истин и эволюция игры от меньшей упорядоченности к большей представляют собой единый процесс.
   У сидящих друг против друга за шахматной доской игроков абсолютно противоположные цели: каждый из них стремится разрушить и уничтожить силы противника (дать мат королю) и сохранить свои. Но взаимодействие этих антагонистических стремлений порождает тенденцию к построению единого, упорядоченного и высокоорганизованного, гармонического целого.


   Как уже говорилось, вся история шахмат – это история борьбы атаки (разрушения) и защиты (сохранения). И уже в этом проявляется единство игры и действительной жизни, потому что в основании всякого прогрессивного развития в мире лежит все то же движущее и созидательное противоречие сил разрушения и сил сохранения. Это прекрасно понимал Эм. Ласкер. Так, выступая с публичными шахматными лекциями в Буэнос-Айресе в 1910 году, он не преминул заметить, что “рассказ об атаке и защите затрагивает не только поединки на шахматной доске, но и все формы жизненной борьбы.

   " Мы, шахматисты, отлично знаем, что такое атака и что такое защита. Поэтому нет необходимости определять эти понятия. Атака предполагает изменение определенного положения вещей с помощью силы. Защита направлена к тому, чтобы сохранить это положение в состоянии "статус-кво". В рамках этого широкого представления мой последующий рассказ об атаке и защите затрагивает не только поединки на шахматной доске, но и все формы жизненной борьбы
   Атака и защита оказывают влияние друг на друга. Если один период рождает великих мастеров атаки, то следующий рождает великих мастеров защиты. Если в течение определенного времени находит успешное применение определенный план атаки, то за этим непременно последует другой период, в течение которого методы наступления натолкнутся на более действенное сопротивление. Атака всегда выступает как первичный фактор, потому что тот, кто формулирует план, когда никакого плана нет, первым и добьется успеха. Потом те, кто терпит поражение, научатся давать отпор наступательным методам Они изобретают защиту. Так происходит в природе со всем сущим, как только оно вступает в жизнь, и особенно с тем, что составляет предмет исследований шахматиста"

Эм. Ласкер
. См. Лекции, прочитанные в Буэнос-Айресе («64-ШО», № 8, 1983)


    Эволюция шахмат приводит игру во все более упорядоченное (организованное) состояние. Движущей силой этой эволюции (как и в живой природе) является отбор. В живой природе в роли выбраковывающих факторов естественного отбора выступает смерть (выживает наиболее приспособленное) и неспособность оставлять потомство, в борьбе шахматных идей – поражение в партии (мат королю; слово “мат” арабского происхождения, означает – “умер”) и неприменимость к другим позициям, то есть неспособность повторяться, воспроизводиться в новых партиях. Такой “естественный” отбор в шахматах имеет мало общего с компьютерным перебором вариантов, потому что в ходе исторического развития шахмат отбираются не ходы и варианты, а идеи! (Некоторое исключение составляет дебютная часть партии, хотя и в дебютах главенствуют все-таки идеи, а не варианты)
   Конечно, отбор идей в шахматах не был таким же “слепым и безжалостным” , каким естественный отбор был (по представлениям первых дарвинистов, может быть, и слишком механистическим) в эволюции живой природы. В шахматах он направлялся сознательным стремлением к совершенствованию, разумом и эстетическим чувством – наиболее красивые идеи оказывались и наиболее жизнеспособными. Шахматные игроки бесконечно экспериментировали в своих партиях, “генерировали” новые идеи, пробовали применять в игре различные стратегии и тактические приемы. Все, что приводило к успеху (целесообразное), запоминалось, проверялось во множестве партий, фиксировалось в теории, и, в конечном счете, становилось законами шахматного мышления.

" С постоянством прибоя мозг маэстро добивается тайны лучшего хода.
   Количество возможных способов игры выражается двадцатизначным числом; с точки зрения целесообразности количество это сокращается до каких-нибудь нескольких дюжин. Чего только не говорили и не думали во время процесса этого сокращения шахматные мыслители. К счастью, и тут сказалось действие неумолимого закона подбора, и изо всего осталось лишь здоровое и жизненное."
Эм. Ласкер
(Ласкер о психологии шахмат Шахматы в СССР №10,1974г., Стр. 26)

    Таков, в самом схематичном изложении, механизм исторического совершенствования шахматной игры. Однако важно особо подчеркнуть, что источником новых идей в шахматах всегда была и остается живая жизнь, — именно этим и объясняется связь и единство объективных законов шахматной борьбы с законами реальной действительности.

   "<...>Испытывает ли художник-шахматист "победу" или "поражение", получает ли удачное разрешение сочетание задуманных им комбинаций - все его творчество направлено к тому, чтобы доказать правильность и торжество идеи. Шахматная мысль подчеркивает характерное, устраняет случайное и побочное и дает нам возможность в короткий срок впитать в себя огромное количество образов, чувств, идей. Ошибочно думать, что эти идеи отвлечены. Они безусловно заимствуются из окружающего мира и все время видоизменяются сообразно жизненным условиям. Шахматы сквозь особую призму напоминают жизнь, хотя шахматные идеи в отдельных случаях доведены до такой степени совершенства, что поневоле опережают и дополняют идеи, существующие в нашей природе"
Я. Рохлин
(Я. Рохлин Рети как человек и литератор. Шахматный листок №12, 1929) 

   Человек в принципе не может изобрести, придумать, нафантазировать ничего, что не было бы так или иначе связано с его знаниями и жизненным опытом. Однажды журналист спросил у Ф.Феллини, автобиографичен ли его фильм "Амаркорд"?. Кинорежиссер ответил, что если бы он снял кино о жизни рыб, то и такой фильм оказался бы автобиографичеcким.

* * *

В отличие от природы, развитие шахмат небеспредельно, по крайней мере теоретически.

 "Шахматы, в отличие от науки или искусства, ограничены. Следовательно, наступит время, когда изобретательному уму мастеров - во всяком случае с течением времени - удастся снять покров с последних тайн шахматной игры. И в тот момент, когда пример мастеров приобщит всю массу шахматных любителей к полному познанию игры, ее развитие будет закончено."
Эм. Ласкер
("Эммануил Ласкер отвечает Капабланке." Шахматный листок №2 Ленинград 1924)

Шахматы конечны: совершенство достижимо, абсолютная истина может быть познана. Шахматы исчерпают себя, когда будет найдена (сыграна) “идеальная” (абсолютно правильная) шахматная партия. “Идеальной” я называю такую шахматную партию, в которой ни один ход нельзя усилить, - то есть заменить другим ходом, который мог бы изменить результат партии (или ее продолжительность) в пользу стороны, сделавшей этот ход.
Можно сказать, что все игроки мира на протяжении многих веков решали и продолжают решать одну-единственную общую для всех шахматную задачу (или этюд ?)

Белые начинают и …(?)

 Цитата из статьи Ласкера, написанной им перед началом второго круга Петербургского международного турнира 1914 г.
"Шахматный мир поставил себе задачей исследование глубочайшей проблемы. Уже тысячи лет шахматисты заняты этой проблемой, тысячи лет человеческий дух пытливо ищет ее разрешения. Ради этого сыграны, разобраны и оценены миллионы партий. Созданы правила, устанавливающие, что данный ход хорош, а другой нет, и почему именно. Эти теории служили предметом исследования великих умов, как. напр., известного Леонарда Эйлера, написавшего математическое исследование о достоинствах различных шахматных фигур, русского шахматиста Яниша, продолжавшего это исследование в трехтомном труде, и, прежде всего, мыслителя Стейница. А параллельно с ними шахматные маэстро испытывали и испытывают по сей день на практике теоретические построения и вырабатывают новые правила и неутомимо изо дня в день проверяют, совершенствуют и углубляют достигнутые результаты. Из-за этой истины, к которой мы столь упорно стремимся, и к которой мы, хотя и медленно, а подчас и через заблуждения, но безостановочно приближаемся, идет борьба и в настоящем турнире. Она представляет собой ценность не только для того или другого из нас, но и для всего шахматного мира. Она таит в себе многозначительные указания. Она метит далеко за ограниченное место своего происхождения, за 64 клетки шахматной доски и сможет приобрести значение для всего человечества. Об этой истине идет здесь речь."
Эм. Ласкер
(Эм. Ласкер К шахматному турниру Шахматный вестник №11, 1914, стр 171-172)

   Если бы мы каким-нибудь чудом получили готовое решение этой задачи, то это стало бы не слишком полезным приобретением – смысл шахматной игры в процессе творчества, а не в его результате. Пока мы не знаем даже задания этой задачи: белые выигрывают или только добиваются ничьей? (Нельзя исключить и того варианта, что выигрывают черные.) Но и эта неопределенность цели свидетельствует, что мы имеем дело с творческой проблемой. Ведь цели не приходят “со стороны”, не возникают сами по себе в готовом виде – они тоже результат творчества.
  То, что идеальная игра в шахматах достижима, было математически доказано еще в начале прошлого столетия. В 1913-м году появилась статья известного математика Э. Цермело “О применении теории множеств к теории шахматной игры”. В ней он изложил доказательство своей знаменитой теоремы, из которой, в частности, следовало, что в любой позиции шахматной игры существует объективно сильнейший ход. Нелишне отметить, что тема объективности прозвучала у Цермело уже в формулировке вопроса: “…Можно ли математически объективно вычислить или хотя бы определить для одной из участвующих в игре сторон ценность произвольной могущей встретиться в игре позиции, равно как и наилучший возможный ход, без того чтобы при этом понадобилось ссылаться на такие в основном субъективно-психологические оценки, как мнение ‘совершенного игрока’ и т. п.?” (Э. Цермело “О применении теории множеств к теории шахматной игры”. В сб.: Теория игр. Матричные игры (под ред. Воробьева) М..1961г, стр. 167)
   В сущности, теорема Цермело подтвердила то, что чисто шахматными средствами уже было доказано Морфи и Стейницем.

   Отнюдь не все знатоки шахмат согласны с тем, что сущность феномена Морфи заключается в позиционной игре. Для большинства, Морфи – это прежде всего все-таки гениальный комбинационный игрок. И до сих слова “атака в стиле Морфи” означают высшую эстетическую оценку в шахматах
В чем же состоит главный вклад Поля Чарльза Морфи в развитие шахмат? Этот вопрос стал темой нескольких полемических публикаций, которые я обнаружил в старой журнальной подшивке “Шахматного обозрения” за 1914 год. Спор вели шахматный мастер и литератор Евгений Зноско-Боровский и совсем еще молодой в ту пору Александр Алехин.
А поводом для дискуссии послужило заключительное примечание Алехина к партии Г. Брейер—Ф.Энглунд, которая была опубликована в том же “Шахматном обозрении” за 1913 год [1. e4 d5 2. exd5 Фxd5 3. Кc3 Фa5 4. b4 Фe5+ 5. Сe2 c6 6. Кf3 Фc7 7. O-O e5 8.Лe1 Сd6 9. d4 Кe7 10. Кxe5 Сxb4 11. Сd2 Кd7 12. Кb5 cxb5 13. Сxb4 Кxe5 14. Сxb5+ Kрf8 15. Лxe5 Сe6 16. Фe2 Лd8 17. d5 Лxd5 18. Лxd5 Сxd5 19. Лd1 a6 20.Лxd5 axb5 21. Фxe7+ 1-0]

«Один иностранный комментатор закончил свои примечания к этой партии шаблонной фразой, что Брейер провел атаку «в стиле Морфи». Подобного рода заявления являются на мой взгляд доказательством непонимания сущности дарования одного из наиболее гениальных шахматистов прошлого столетия. Да, Морфи играл иногда «красиво» (если подразумевать под этим создание дешевых эффектов вроде пожертвований ферзя с расчетом на 2—3 хода и т. п.), но преимущественно ему удавалось это лишь тогда, когда он сражался с противниками, имевшими весьма отдаленное представление о необходимости нормального фигурного развития, да и вообще довольно слабо соображавшими. Когда же он встречался с игроками своего класса, то уже не этими погремушками добивался победы; его сила (и в этой-то силе и есть настоящая красота) заключалась в глубоко продуманной позиционной игре, преимущественно агрессивного характера (см. например, его матчи с Андерсеном и Гаррвицем), а уж конечно не в эффектах, способных приводить в неописуемый восторг лишь начинающих любителей или же тех, кто до самой старости не сумел сдвинуться с соответствующей ступени шахматного развития.” (Алехин)

  Зноско-Боровский откликнулся на эту реплику Алехина довольно пространным письмом в редакцию, в котором, в частности, говорилось следующее.
    “Вполне понимая и разделяя побуждения, заставившие г. Алехина написать это примечание, протестующее против присваивания каждой случайной жертве клички «в стиле Морфи», и соглашаясь с особенной неуместностью такой клички в названной партии, я не могу однако признать справедливою ту оценку, которую дает г. Алехин игре самого Морфи, чью красоту и силу он видит в «глубоко продуманной позиционной игре, преимущественно агрессивного характера» …
Когда говорится, что «не может быть иной игры, как позиционная», что лишь «она правильная игра», то с этим никто не спорит и всякий всегда согласен…
Но все это неприменимо тогда, когда надо определить главное в игроке, «красоту» и «силу» его дарования, то, чем он отличается от других (т. е. самое в нем ценное), а не то, что в нем с ними общее: тогда надо определять конкретную его индивидуальность. И когда этот игрок Морфи, то слова о «позиционной» игре обличают только «полное непонимание сущности дарования» его, а применение к его игре таких слов, как «погремушки», кажется кощунственным и свидетельствующим о неспособности разбираться в этих вопросах.”

Ответное письмо будущего чемпиона мира было опубликовано под заголовком:

"В защиту Морфи от “защитника” его "

   “Неправильность такой оценки (т.е. оценки, которую дает Зноско-Боровский –Л. Б.), на мой взгляд, состоит в том, что она раcсматривает Морфи вне времени и пространства, стремясь приурочить его к современным понятиям и воззрениям, — в то время, когда он уже всецело принадлежит к шахматной истории, является частью ее.
   И только таким образом можно судить о Морфи, только так и я сам подхожу к нему. Насколько ярче, сочнее встанет перед нами его фигура, насколько яснее покажется тайна его успеха и обаяния, если мы мыслями перенесемся в ту эпоху, когда он жил и творил, если мы дадим себе труд хотя немного изучить его современников! Тогда в шестидесятые и семидесятые годы прошлого столетия в Лондоне и, главным образом, в Париже, где были живы традиции Филидора, где в памяти еще были бессмертные творения Ла-Бурдоннэ и Мак-Доннеля, в то время, наконец, когда жил Андерсен — одной только красотой едва ли можно было кого удивить. Сила, непобедимая сила Морфи—вот причина успеха его и залог бессмертия!
   А сущность этой силы именно и заключается в том, что Морфи играл всегда позиционно <…>, т.е. вполне ясно представлял себе в каждом отдельном случае, чего требует данная позиция, и приноравливался к этой потребности. Только благодаря этому исключительному для того времени свойству своей игры ему и удалось победить в матчах таких противников как Гаррвиц, Левенталь и, главным образом, Андерсен, фантазия и комбинационный талант которого был не меньше, чем у самого Морфи.”
(“Шахматное обозрение” 1914г, Письма в редакцию, стр. 28-32)



РЕЗЮМЕ ВТОРОЙ ГЛАВЫ

   Причина, почему игра в шахматы доставляет эстетическое удовольствие, заключается в том, что события на шахматной доске увязываются в сознании игроков с законами реальной действительности. Однако так считают далеко не все знатоки шахмат. Согласно другой, в определенном отношении противоположной точке зрения, красота шахмат заключена в красоте творческой мысли, преодолевающей в пространстве игры “приземленную” логику обыденной жизни.
   Люди, любящие и высоко ценящие шахматы, безусловно заинтересованы в том, чтобы общество признало шахматы достойным, общественно полезным занятием. Однако далеко не все, любящие эту игру, соглашаются с тем, что шахматы отражают объективную реальность (и следовательно имеют познавательную ценность). И это при том, что только связь шахмат с жизнью придает этому занятию позитивный смысл. Парадокс кроется в следующем: бесполезно нацеливать шахматы на достижение какой бы то ни было пользы. Такова природа игры. Игра не оправдывает прагматических установок (личная корысть не в счет), конкретная польза от игры не может быть запланированной. И играют люди (не говоря уже о животных) не потому что полезно, а потому что просто нравится играть. Поэтому, те, кто отрицают познавательную полезность шахмат, в сущности, не так уж и не правы – они защищают игру от неумного прагматизма.

   Шахматы – это игра. Шахматы не изобретены и не “придуманы”. Современные правила шахмат есть результат длительной эволюции игр. В “борьбе за существование” побеждают игры, наиболее соответствующие представлениям об ожидаемом будущем.

Историческое развитие шахмат определяется противоборством двух взаимопроникающих тенденций – разрушения (атаки) и сохранения (защиты). Это делает шахматную игру (взятую как система – во всей полноте) подобной природным саморазвивающимся и самоорганизующимся системам. Такие системы изменяются в направлении возрастания упорядоченности, энтропия их убывает.
Объективные законы борьбы в шахматах – есть реальное выражение их упорядоченности (организованности).

Есть множество разнообразных занятий и даже явлений природы, которые люди называют игрой. Что же такое игра ?
Кажется Шиллер сказал, что любая игра – это игра в реальность и игра с реальностью. Я бы уточнил: …игра в будущую реальность…. Игра заимствует свой материал у реальности. В свободном (незапрограммированном, непринужденном) общении с этим материалом обнаруживаются неизвестные прежде свойства, рождаются новые возможности и способности. Это своего рода мутагенез, создающий резерв для будущих перемен. В этом, на мой взгляд, и состоит сущность игры.

   Игра – это творческий (эстетический) процесс, направленный на увеличение многообразия потенциально полезных возможностей (способностей), каждая из которых с большей или меньшей степенью вероятности может быть востребована и реализована в будущем. Игра повышает как адаптационный потенциал животного так, и творческий потенциал человека

    Продолжая аналогию с живой природой (вероятно, это всё же больше чем аналогия), можно сказать, что игра пополняет “генофонд” становления и творческого обновления, – как личности, так и общества.


 Глава 3
 Оглавление  

Рейтинг@Mail.ru